В рамках проекта «Социокультурная адаптация детей с РАС и членов их семьи в Воронеже, Белгороде, Липецке»  мы продолжаем публиковать статьи, в которых собирали  из разных источников информацию, которая может быть полезна вам в вашем непростом пути развития особенных  детей.

     Давайте сегодня поговорим об истории развития «особых театров». Вы удивитесь, когда узнаете что в России «особый театр» существовал еще в СССР, но к ведомству культуры никогда не относился. Как это устроено, допустим, в театре глухих. В шестидесятых, благодаря протекции композитора Соловьева-Седого, у которого росла глухая дочь, был создан Театр мимики и жеста. Актеры первого в стране и в мире профессионального театра глухих учились у Бориса Захавы в Щукинском театральном училище. Финансировался театр из бюджета Всероссийского общества глухих и первые десять лет гремел так, что билетов туда было не достать.

      В девяностые, когда ВОГ получил целый список льгот и криминализировался, театр походил на притон. Ходила легенда о любви актрисы Светланы Вакуленко и бандита Левони Джикия, которая легла в основу фильма «Страна глухих». Он, мол, семь раз просил ее руки, она семь раз отказала. А когда она готова была сказать ему «да», ей сообщили, что он погиб в перестрелке.

      Театр мимики и жеста еще существует, но бесповоротно захирел. Зато из той студии Захавы при Щукинском училище родился Специализированный институт искусств. А из института, в свою очередь, вышли два существенных театра — «Синематограф» и «Недослов». Оба театра находятся на балансе института. Еще один передовой театр глухих — «Пиано» Владимира Чикишева в Нижнем Новгороде — существует при школе-интернате для глухих детей.

 

     Иное дело — «особый театр» в Европе. Там он встроен в культуру. Допустим, севильский театр Danza Mobile, не раз гастролировавший в Москве, это танцевальный центр со школой для «особых» детей, профессиональной труппой, танцующей фламенко, другой труппой, танцующей contemporary, и третьей труппой, где здоровые артисты танцуют вместе с танцовщиками с синдромом Дауна. Профессиональные танцовщики с синдромом Дауна! Вопрос — как такое могло случиться?

     А случилось оно вот как. После Второй мировой власти европейских стран стали вкладываться в культуру, видя в ней противоядие новым угрозам фашизма. Количество театров стремительно росло, но количество художников росло еще быстрее. Художники требовали у властей все больших свобод и все большего финансирования. Буря разразилась в 1968-м во Франции, и весной парижский креативный класс, который по традиции называют «студентами», оккупировал один из оплотов традиции — театр «Одеон». Тем же летом был разгромлен Авиньонский фестиваль. Во Франции началась затяжная позиционная война между властью и художниками, которая к концу восьмидесятых закончилась оформлением общественного договора на предмет искусства. В соответствии с которым художник получает возможность заниматься искусством, но при условии социальной работы в обществе.

 

    Среди социальных групп, работать с которыми привлекли художников, оказались и «особые люди». После войны психиатрия переживала реформу: клиники, в которых прежде изолировали больных, закрывались, больных переводили на амбулаторное лечение, общество привыкало к мысли, что люди с особенностями интеллекта — это часть повседневности, нужно учиться жить вместе. Нагрузкой по реабилитации и социализации инвалидов — как физических, так и ментальных — наделили культуру. Художники сперва принуждены были заниматься с этой группой людей, но наступил момент, когда они нашли в такой работе вдохновение.

     В профессиональном театре в России встречей с «другими» был вдохновлен Борис Юхананов. Эстет и мистик, аристократ поискового искусства, Юхананов в середине девяностых пустился в серию проектов под общим названием «Дауны комментируют мир». «Рудольф Штайнер замечательно сказал, что в людях с даун-синдромом завершено построение морального тела. В этом смысле они – люди будущего… Язык этих детей, в каком-то смысле, оказывается праязыком, то есть, если внимательно вслушиваться в то, как они говорят, можно обнаружить такого типа лингвистические конструкции, которые свойственны скорее не человеку, а священной книге».

      Проект включал фильм, где «дети» (так он называл своих студийцев) пересказывали своими словами Евангелие, и другой фильм, где они делали телевидение. В 2004-м Юхананов впустил в свой театр провокацию подлинным. В спектакле «Повесть о прямостоящем человеке» живое противопоставлялось механическому: артисты, исполнявшие упражнения сакральной гимнастики графа фон Ботмера, соседствовали на сцене с радиоуправляемыми машинками и динозаврами, а девушка Ксюша в инвалидной коляске, — совершенно обездвиженная и способная только печатать на компьютере, — комментировала происходящее: «…В искусстве я совсем недавно, но иногда хватает одной доли секунды, чтобы влюбиться на всю жизнь. Так случилось и со мной. Я настолько влюбилась в театр, что теперь жить без него не могу!..»

      В России взлет социального театра произошел на волне Болотной и подъема гражданского самосознания, когда отдельные художники осознали себя должниками общества. Что правда, то правда: четыре процента населения России бывают в театре, а участвуют в финансировании театра, платя налоги, сто процентов налогоплательщиков. Что же получают взамен те, кто не имеют возможности ходить в театр или попросту не любят его? Что может сделать театр для этих людей? Молодой театр находил ответы в социальных проектах разного рода. Первыми шли независимые театры, тут масла подлила Елена Гремина, создатель и руководитель Театра.doc. Она придумала проект «Театр плюс общество» и рассказала о нем в 2011 году на встрече президента Медведева с деятелями современного искусства.

      Суть его была в поддержке государством негосударственных театров на условиях той или иной работы в обществе. Медведев спустил проект в Минкульт, и дело пошло. Девять театров по всей стране три года работали с людьми, так или иначе исключенными из культуры. В Комсомольске-на-Амуре Татьяна Фролова занималась со стариками с болезнью Альцгеймера, в Костромском центре современной хореографии «Диалог данс» профессиональные танцовщики занимались современным танцем с глухими детьми и их родителями; Liquid Theatre вел терапевтический курс в диспансере нарко- и алкозависимых, ростовский театр «18+» учил писать пьесы рецидивистов, сам Театр.doc отправился в колонию для несовершеннолетних и так далее.

      Вслед за негосударственными театрами социальные проекты стали делать и в театрах государственных. Я видела эталонный проект в Красноярском ТЮЗе, которым руководит прогрессивный молодой главреж Роман Феодори. В его основе лежала шотландская технология Class Act. Группу детей — гуманитариев из хороших гимназий, детей с ДЦП и воспитанников детских домов — учили писать пьесы драматурги Вячеслав Дурненков и Мария Зелинская. После чего их маленькие пьесы сыграли на сцене при полном зале. Абсолютно всерьез, будто это Шекспир, а не Иван Щукин — колясочник, увлеченный керлингом. Для ребят этот спектакль был поводом поверить, что судьбу можно переписать, как пьесу. Для взрослых это была встреча с миром подростков, жутковатым и незнакомым. Товарищи из органов власти краснели от стыда за отсутствие в театре пандусов.

      Словом, в России вне всякого влияния государства стала складываться модель театра, в котором художественное и социальное не противоречат, а дополняют друг друга.

      Бориса Павловича из Питера. Павлович руководит в Большом драматическом театре социально-просветительским отделом: худрук БДТ Андрей Могучий поддерживает Борину одержимость: через искусство сделать жизнь лучше. Работая в БДТ, Павлович спродюсировал несколько спектаклей, которые поднимают школьные проблемы и идут прямо в школе — в рекреациях, классах, гардеробах. Он скооперировал БДТ с центром Любови Аркус «Антон тут рядом», и вместе они сделали спектакль «Язык птиц», где играют люди с аутизмом. Он втравил Педагогический университет отправлять будущих педагогов в театр и изучать театральную педагогику, чтобы они потом привели в театр своих учеников.

      Павлович одержимый, но не любит отапливать космос. Он за системную работу. Вот и сейчас он пытается ввести социальный театр в сферу интересов государства. То есть готовит бумагу в Минкульт от участников Международного театрального форума. Форум пройдет в Питере в декабре, но бумага уже пишется. Цель Павловича очень простая: «создать механизм, с помощью которого можно будет адресно получить поддержку социально ориентированных проектов на государственном уровне». Павлович просит подумать над тезисами. И Яна Тумина, питерский режиссер, отвечает ему словами тревоги всех артистов, которым не чужда идея социальной справедливости, но которые не хотят принуждения.

    Режиссер говорит: «Я с трудом представляю, что мне захочется пойти смотреть «социальный» спектакль. А вот на удивительный спектакль, в котором играют особые люди, или на спектакль, где мне расскажут о том, о чем я даже представления не имею, — как видит мир ребенок-аутист, как пишет стихи подросток с синдромом Дауна, как танцует недвижимый, как поет глухонемой… Вот это без всяких спекуляций точно поможет взглянуть на мир иначе…».

      Люди  ОВЗ, участвующие в спектаклях  - все максимально органичные. Эту органику нужно сохранять, развивать и из нее выращивать особый театр. Особые символы. Тогда это будет интересно и большой культуре. Это же как заповедник, в котором все только рождается. Заповедник культуры.

                                                  

                                       По материалам статьи «Особый театр» Елены Кавальской.